Рассказы и показы города Зеро и других авторов / Нас числом не возьмешь

Cуть темы

Сортировать сообщения по дате:

Последние вверху

Последние внизу

16.12.2009 12:12:04 Мурза

Нас числом не возьмешь

Совместная история Иванова и Кантемирова начинается с того момента, когда теплым осенним вечером года одна тысяча девятьсот девяносто девятого Кантемиров увидел в окне лицо незнакомого человека и внезапно осознал, что смертен.
С другой стороны, эта история начинается с того момента, когда Иванов заглянул в ярко освещенное окно на первом этаже трехэтажного особняка и впервые помыслил себе лучи света, проникающие на самое дно Мирового океана.
Таким образом, завязка этой истории совпадает с обоих концов, и поэтому ее можно хотя бы начать, пока не слишком задумываясь о продолжении.
В том, что Иванов и Кантемиров увидели друг друга, не было ничего фатального. Каждый день тысячи людей видят друг друга, и ничего не происходит. Увидеть - означает расположить другого в пространстве своего зрительном представления, но Кантемиров никак не хотел умещаться в пространстве зрительного представления Иванова; он расплывался, мелькал, трепетал, как язычок пламени на ветру, рябил, как поверхность воды, и решительно отказывался принимать какую бы то ни было внятную форму. Иванов же, с другой стороны, сразу же так плотно угнездился в пространстве зрительного представления Кантемирова, что, казалось, будто пребывал здесь всегда. Это не могло не насторожить Кантемирова. Он поднялся с кресла, отложил вязание и подошел к окну.
Иванов отпрянул от стекла. Врожденное чувство такта и исключительная вежливость то и дело переходящая в застенчивость не позволяли ему более погружать свой взгляд в чужую жизнь, как бы заманчиво она ни была освещена. Прекрасно понимая, что не всякий свет в этом мире принадлежит ему, Иванов мягко отступил от окна, развернулся и стал медленно растворяться в тугой и безветренной вечерней мгле. Такого исхода Кантемиров никак не мог допустить. Он запахнул халат и как был в домашних туфлях выбежал на улицу.
- Постойте, - крикнул Кантемиров Иванову.
Иванов остановился. Кантемиров подошел ближе и взял Иванова за рукав. Со стороны могло показаться, что наконец-то в этом мире произошла встреча противоположностей. Иванов был приземист, толст и бородат. Длинные, редкие, засаленные и местами всколоченные волосы прикрывали воротник грязного пальто, под которым мрачно намечалась грязно-желтого цвета майка. Обут он был в резиновые сапоги, заклеенные в нескольких местах ярко-красной клейкой лентой.
Кантемиров же, наоборот, был высок, гибок и худ. Его лицо и голова были гладко выбриты. Под шелковым халатом, в котором он выскочил на улицу, виднелась белоснежная рубашка, безупречно отглаженные брюки изящно ниспадали на домашние туфли крокодиловой кожи.
- Постойте, - еще раз повторил Кантемиров, хотя Иванов и без того уже стоял, не предпринимая никаких действий. - Вам не кажется, что мы знакомы?
- Это вряд ли. Я здесь совсем недавно, - сказал Иванов хриплым, простуженным голосом.
- Вот и прекрасно, - обрадовался Кантемиров. - Раз мы незнакомы, то у нас есть прекрасная возможность познакомиться. Если вы никуда не спешите, то мы могли бы зайти ко мне и выпить чаю. Вы же никуда не спешите? - спросил он с надеждой в голосе.
- Я, действительно, никуда не спешу. Меня зовут Иванов, - сказал Иванов.
- Кантемиров, - представился Кантемиров, слегка поклонившись. - Пойдемте же.
И они вместе зашагали к открытой двери дома, причем Кантемиров все еще продолжал держать Иванова за рукав пальто, как будто боялся, что тот в последний момент передумает, развернется и исчезнет, как сон.
Только после того, как они прошли в прихожую, и дверь за ними захлопнулась, Кантемиров отпустил рукав Иванова и сказал:
- Раздевайтесь. Этот дом достался мне от дедушки. Он огромен во всех отношениях, и вы можете располагаться здесь, как вам удобно.
Иванов ничего не отвечал. Было видно, что он смущен, тронут и не понимает, зачем его сюда пригласили.
- Ну, что же вы? Снимайте ваше пальто и сапоги, - настойчиво, но мягко произнес Кантемиров.
- Вам это может не понравиться…, - неуверенно сказал Иванов.
- Причем здесь какие-то личные пристрастия? Будем открыты, как бутылки. Снимайте пальто и ничего не бойтесь.
Иванов покорно снял пальто и кое-как стянул сапоги. Брюк на нем не было, а на бедрах болталось некое подобие трусов, собственноручно изготовленных Ивановым из мешковины. Майка, казавшаяся на улице желтой, на поверку оказалась зеленой. Впрочем, если смотреть на нее долго (чего Кантемиров не делал), она снова становилась желтой, как страница старой книги, и на ней действительно начинали проступать письмена, разбирать которые нам теперь недосуг. Запахло мочой, немытым телом и чем-то приторно сладким - так пахнут долго незаживающие раны и мертвые мыши, - но длинный породистый нос Кантемирова даже не дрогнул. - Я должен вам все здесь показать, - сказал он. - Если бы вы находились снаружи, то осматривать дом нужды бы не было. Но поскольку теперь вы находитесь внутри, вам не может быть не интересно внутри чего именно вы находитесь. Ведь так?
- Да, это так, - коротко согласился Иванов.
- Тогда давайте начнем прямо отсюда.
С эти словами Кантемиров, увлекая за собою Иванова, двинулся по длинному коридору вглубь дома, размеры которого укладывались во всякое воображение лишь наполовину.
- Мой дедушка был великим исследователем и изобретателем, - начал свой рассказ Кантемиров. - Однажды он изобрел машину для сглаживания острых теней, поэтому, как вы уже смогли, наверное, заметить, свет в этом доме всегда падает так, что острых теней не образуется. Острые тени - причина многих бед и несчастий. Именно они являются источником массовых фобий, коллективных психозов и межнациональных конфликтов. Разорванная острыми тенями социальная действительность нестабильна и порождает в человеке агрессию и чувство неудовлетворенности собой.
- Да, это так, - соглашался Иванов. - Если бы раньше у меня была машина вашего дедушки, мне не пришлось бы тратить так много времени на разрешение внутренних противоречий. Ведь я каждый раз не знаю, стоять мне или уже идти, почесаться мне или пока подождать, уснуть или, наоборот, проснуться. Сглаживание теней - великое дело.
- Но это далеко не все, - продолжал Кантемиров. - Однажды, вернувшись из экспедиции по лесам Пернамбуку, мой дедушка привез с собой удивительных ящериц, кожа которых обладала свойством замедлять течение времени. Несколько комнат в этом доме обиты изнутри кожей этих замечательных созданий, но я туда не заглядываю. С моей стороны было бы слишком опрометчиво провести годы, поворачивая дверную ручку. Это не для моей деятельной натуры.
- А вот я бы, пожалуй, не отказался, - заметил Иванов. - "Он провел свои лучшие годы, поворачивая дверную ручку". Вы чувствуете, как звучит! В этом есть какой-то запредельный романтизм.
- Да, - согласился Кантемиров, - в этом действительно что-то есть, но, увы, не для меня. Разнообразие - единственное, что еще удерживает меня в этом мире. А что удерживает вас?
Иванов задумался. Он явно не ожидал такого вопроса. Прошло долгих десять минут. Кантемиров, закрыв глаза, молча стоял, опираясь о стену. На его тонких губах блуждала отрешенная улыбка, будто бы он уже и не ждал ответа. Иванов чесал бороду и беззвучно шевелил губами, подыскивая слова.
- Я думаю, - наконец произнес он, - кто-то специально приходит ко мне из мглы и тумана, чтобы удерживать в этом мире.
- Из мглы и тумана? - оживился Кантемиров.
- Да. Как вы, должно быть, знаете, за каждым из нас с самого рождения следуют мгла и туман. Обычно это никак не отражается на жизни человека. Мгла и туман существуют просто для того, чтобы было куда потом умирать. Но в моем случае не все обстоит так просто…, - Иванов замолчал, собираясь с мыслями.
Кантемиров его не торопил. Он, как никто другой, понимал, что выражение некоторых смыслов требует предельной грамматической собранности и семиотического внимания.
- Из мглы и тумана ко мне приходят куклы. Розовощекие пластмассовые пупсы с голубыми глазами. Они разговаривают со мной игрушечными голосами, но я их не понимаю. То, что во мне должно понимать, пока еще спит. Я не вижу связей, не разумею отношений и, по сути дела, могу работать только телом, - Иванов вздохнул. - А как обстоят дела с пониманием у вас?
- О, я всё понимаю ясно и отчетливо, - сказал Кантемиров. - Как только я слышу какой-нибудь звук, или вижу какой-нибудь цвет, я тут же понимаю это. Пролетит ли птичка, пробежит ли собачка, просвистит ли в степи пуля, я тут же все понимаю. Должно быть, я унаследовал это свойство от дедушки. То, что раньше понимало в дедушке, теперь понимает во мне. Вот и все.
- Вы даже представить себе не можете, как вам повезло! - воскликнул Иванов. - Вот бы и мне научиться немного понимать…. Как вы думаете, это возможно?
- Мы можем многому научиться друг у друга, - ответил Кантемиров. - Вот вы, например, умеете бродить, а я абсолютно не владею этим искусством. Я умею только жить в каком-то одном направлении, а иногда хочется просто побродить где-нибудь в горах или в степи. Особенно в степи…. Бродить и понимать - представляете, какое это счастье! Мы могли бы бродить и понимать вместе.
Какое-то время они молча стояли, мечтательно глядя друг на друга, а потом Кантемиров словно бы очнулся и сказал:
- Давайте же продолжим нашу экскурсию. Я еще многое должен вам показать.
Плечом к плечу они пошли дальше по длинному постепенно сужающемуся коридору.
- Все, дальше нам уже не пройти, - сказал наконец Кантемиров. - Здесь коридор кончается, и начинается нора. Нам лучше где-нибудь спуститься и осмотреть подвал.
По винтовой лестнице они спустились вниз. Здесь Кантемиров показал Иванову несколько комнат, в которых располагался небольшой литейный цех.
- Все приходится лить самому, - вздохнул Кантемиров. - Теперь с металлами работать уже не умеют. Монеты и те за несколько недель от ношения в карманах совершенно стираются.
В других комнатах подвального помещения находились оранжерея для выращивания грибов и папоротников, большая площадка для раскатывания теста, мастерская для изготовления ключей и небольшая пекарня.
- Как же вы со всем этим хозяйством справляетесь? - удивился Иванов.
- Пространство здесь искривлено таким образом, что всё само собой получается и работает. Моего участия не требуется вовсе. Это еще одно дедушкино изобретение. Однажды дедушка понял, что все предметы, а также наши с вами чувства представляют собой всего лишь особым образом деформированное пространство. Построить машину, которая бы в нужное время деформировала бы нужный участок пространства, было делом техники. Сама машина находится наверху, в гостиной, куда мы теперь и направляемся, чтобы выпить чаю, - сказал Кантемиров.
По все той же винтовой лестнице они поднялись наверх и оказались в просторной гостиной. На столе покрытой белой в красный горошек скатертью уже стоял чайник, две чашки и вазочка с яблочным вареньем.
- Наливайте себе чаю и кушайте варенье, - сказал Кантемиров.
Иванов так и сделал. Пока он пил чай, Кантемиров рассматривал свои руки и тяжело вздыхал, словно хотел что-то сказать, но никак не решался.
- Дорогой Иванов, - произнес наконец Кантемиров, - дело в том, что этот дом достался мне от дедушки, и в нем есть одна комната, куда я никогда не осмеливался заходить. Стоит мне только приблизиться к дверям этой комнаты, как меня охватывает необъяснимый ужас. Вот я и подумал, что теперь, когда мы вместе, можно было бы попытаться проникнуть в эту комнату.
- Конечно, можно попытаться проникнуть, - ответил Иванов, прихлебывая чай. - Я вообще-то боюсь очень мало. Страх ведь возникает от стремления к высшему, а я к высшему стремиться не могу. Для этого у меня слишком плохо развито воображение. Поэтому вы целиком можете полагаться на меня и на отсутствие у меня воображения. Меня можно испугать, наскочив из-за угла, но за последние десять лет никто из-за угла на меня не наскакивал.
- Вот и прекрасно, - сказал Кантемиров, радостно потирая руки. - Допивайте чай и пойдемте. Углов в этом доме много, но наскакивать некому. За это можете быть спокойны.
Комната, о которой говорил Кантемиров, располагалась в другой части дома. Проход к ней был заставлен какой-то старой мебелью, так что Иванову с Кантемировым пришлось потрудиться прежде, чем они оказались перед старой рассохшейся дверью, над которой висела табличка с номером 27. Завидев дверь, Кантемиров затрясся всем телом и прижался к Иванову.
- Видите, - стуча зубами, прошептал Кантемиров, - ужас подступает ко мне со всех сторон.
- Сейчас посмотрим, - сказал Иванов и смело открыл дверь.
Кантемиров зажмурился и присел. Комната была пуста, если не считать двух лежащих на полу мертвых тел. В окно ярко светила луна, покойники лежали лицами вверх, и сразу стало понятно, что оба мертвых тела принадлежат Иванову.
- Это я, - сказал Иванов и почесал у себя в бороде.
Кантемиров открыл, было, глаза, но, увидев у себя под ногами трупы Иванова, снова зажмурился.
- Не могу сказать, чтобы это было страшно, - сказал Иванов. - С человеком всякое может случиться. Какая, в конце концов, разница - один, два или ни одного. Нас числом не возьмешь.
Эти слова как будто сняли с Кантемирова какое-то заклятие. Он открыл глаза, поднялся на ноги и улыбнулся Иванову открыто и радостно:
- Нас числом не возьмешь! Как хорошо вы сказали! Давайте, оставим здесь все как есть и пойдемте допивать чай. Кажется, у меня была где-то бутылка дедушкиной сливовой настойки.
- Да, теперь и выпить можно, - согласился Иванов, и вместе они зашагали к гостиной, где на столе покрытой красной скатертью в белый горошек уже красовалась бутылка сливовой настойки, а рядом на большом блюде аппетитно жались друг к дружке поджаристые пирожки, должно быть, с грибами и капустой, потому что Иванов любил с грибами, а Кантемиров - с капустой.
Остаток вечера прошел в задушевной беседе о поведении лучей света в глубинах Мирового океана.
- Достигая дна на глубине 300–400 метров, лучи света превращаются в микроскопических рачков - исоподов, пантоподов и морских козочек, - говорил Кантемиров. - Ночью этими рачками питаются киты, которые на рассвете каждого дня возвращают переваренный ими свет Солнцу. Между китами и Солнцем существует тайный обмен - вот в чем вся проблема.
- Да, - вторил ему Иванов, - у меня вот тоже был случай, когда я никак не мог проснуться от света. И чем сильнее был свет, тем крепче я спал. Свет очень часто представляет собой очень большую проблему.
Постепенно их беседа потеряла живость, Иванов стал зевать и клевать носом.
- Пойдемте, я провожу вас в вашу спальню, - сказал Кантемиров, заметив это.
Вместе они поднялись на третий этаж, где находились комнаты для гостей, и Кантемиров провел Иванова в большую спальню с камином и кожаным креслом.
- Надеюсь, вам будет здесь удобно, - сказал Кантемиров.
- Да, спасибо. Спокойной ночи, - сказал Иванов.
Проводив Иванова, Кантемиров вернулся к своему вязанию. Еще вчера он не имел ни малейшего представления о том, что именно он вяжет. Теперь же ему стало понятно, что он вяжет носки для Иванова.
«Нужно не забыть спросить, какой у него размер ноги», - подумал Кантемиров и весело застучал спицами.
Когда на следующее утро Иванов спустился в гостиную, его ожидал накрытый стол, у которого уже сидел Кантемиров, одетый в безукоризненно белую сорочку.
- Как спалось? - вежливо поинтересовался Кантемиров.
- Хорошо. Мне приснилось, что я - свет, который никак не может достичь дна Мирового океана, - сказал Иванов.
- Давайте завтракать, - просто сказал Кантемиров. - Вот блинчики с творогом, а вот вчерашнее варенье. Если вы предпочитаете с утра мясо, то возьмите холодную курицу. Наливайте себе кофе. Если хотите, можете капнуть в кофе рому, - ром с утра очень помогает сосредоточиться.
- Спасибо, - сказал Иванов. - Я попробую всего понемножку. И сосредоточиться мне тоже не помешает.
Завтрак был в самом разгаре, когда в дверь неожиданно постучали. Иванов вздрогнул и выронил вилку.
- Ничего не бойтесь, - сказал Кантемиров, вставая со своего места и направляясь к двери. - Это почтальон. Он каждый день в одно и то же время приносит мне всякие письма и счета.
Кантемиров открыл дверь и в комнату, толкая перед собой тележку, на которой были сложены письма, бандероли, пакеты и посылки, вошел маленького роста человек в форменной почтальонской фуражке.
- Одни проблемы с этой почтой, - ворчал маленький почтальон. - Мало того, что люди живут, где хотят, так они еще и умирают! Вы думаете, это так просто доставить письмо тому, кто умер? Это, скажу я вам, совсем непросто. Это нужно повозиться и покататься. А на мою зарплату разве покатаешься? Вот с вами, господин Кантемиров, приятно иметь дело, - продолжал он, обращаясь к Кантемирову. - Живёте себе – и живёте. Всем бы так! Любо-дорого вам почту доставлять. Держите и распишитесь в получении, - с этими словами почтальон вручил Кантемирову пачку писем и небольшую бандероль.
- А с вами, господин Иванов, мне давно хотелось встретиться. И где вас только носит! - почтальон повернулся к Иванову и нахмурился.
- Да, я брожу везде понемножку…, - растерянно пробормотал Иванов. - Оно и видно, что бродите. Давно бродите, а у меня для вас повестка.
- Какая повестка? - взволнованно спросил Кантемиров.
- Повестка на войну. Воевать, значит, идти надо, - с издевкой сказал почтальон.
- Но война, кажется, уже кончилась давно. Нет сейчас никакой войны, - неуверенно сказал Иванов.
- Раз повестка есть, значит и война есть. Для кого-то, может быть, и нет войны, а для вас - есть. Повестки надо вовремя получать. Распишитесь, - почтальон протянул Иванову форменный бланк и чернильный карандаш.
Иванов взял повестку и расписался.
- До свидания, господа, - почтальон раскланялся и вышел, гремя своей тележкой.
- Ну, вот, кажется, нужно идти воевать, - сказал Иванов после некоторого молчания.
- Может, докушаете? - спросил Кантемиров.
- Ничего, меня на войне покормят. Голодные плохо воюют.
В прихожей Иванов надел свое пальто, натянул сапоги, и, поклонившись Кантемирову, вышел из дома. Еще долго потом Кантемиров стоял на пороге, вглядываясь в мглистую даль, за которую ушел воевать Иванов.
Прошел год, а может быть и два. Временами Кантемиров начинал скучать по Иванову и шел в комнату № 27, чтобы какое-то время побыть вместе с двумя мертвыми, принадлежащими Иванову, телами. Прежнего страха перед комнатой в нем больше не осталось.
Когда в 1945 году Иванов геройски погиб в бою под Луккенвальде, в комнате № 27 появилось еще одно принадлежащее Иванову мертвое тело. Кантемирова это нисколько не удивило:
- Нас числом не возьмешь, - повторял он слова Иванова и тихо смеялся.
По вечерам он садился у окна и вязал. Количество пар носков, связанных им для Иванова, перевалило за третью сотню. Носки теперь были повсюду, но Кантемирова это нисколько не беспокоило. Единственное, о чем он сожалел, это то, что он так и не спросил у Иванова о размере его ноги.